Дореволюционная и советская Марьина Роща вплоть до 1960-х годов была преимущественно деревянной. Домишки тянулись на многие километры, изредка достигая высоты в 2-3 этажа. Сейчас мы, конечно, ностальгируем, глядя на старые фотографии.
Увы, старый деревянный город исчезал, и все окраины постепенно достраивались — не стало Троицкой слободы, Пролетарки, Дорогомилова, Сущевки, Черкизова, Преображенки (за редким исключением).
Но как проходила жизнь в 1920-1930-е годы в этих районах?
Попались отрывки из замечательных воспоминаний партийного деятеля и историка Анатолия Черняева, успевшего все это издать.
Очень уж он сочно пишет про Марьину Рощу.
Не вся Марьина Роща имела «деревенский» вид:
«По самой Шереметьевской были и кирпичные дома, трехэтажная почта, например, на углу 3-го проезда, много домов с каменным нижним этажом, где размещались булочная, керосинная, «кооператив» и прочие лавки, мастерские. Был тут, напротив почты, кинотеатр «Ампир», один из, кажется, дюжины построенных в начале эпохи синематографа и носивших античные названия («Колизей», «Антей», «Форум», «Уран» и т. п.). Сюда в 20-х годах мы бегали смотреть увлекательные приключенческие иностранные фильмы, которым потом подражали в дворовых играх. Здесь впервые увидели «Процесс о трех миллионах», «Праздник Святого Иоргена», о Пате и Паташоне, «Каин и Артем» по Горькому и позднее, конечно, «Чапаева».Немые картины шли под аккомпанемент рояля, на котором вертуозно «воспроизводил» ситуацию на экране парень лет двадцати, большой, полный увалень с доброй улыбкой, в очках, видимо, из «бывших», каких немало осело в Марьиной Роще после конфискации их жилья в центре Москвы. Его знали и любили, весело приветствовали на улице и мальчишки, и взрослые».
«Настоящим украшением Марьиной Рощи стали дома, построенные нэпманами в 20-х годах. Их было десятка два. Возникли они не только на главной улице, но и в глубине проездов. Ни один не был похож на другой. Но все почему-то были одинаковой окраски — желто-коричневой. Все деревянные, двух-полутора и одноэтажные, что называется, бревнышко к бревнышку, с венецианскими окнами, изящными наличниками, большим парадным высоким крыльцом под козырьком, без заборов, но за отменно выполненной оградой ниже человеческого роста.
Здесь, как представлялось моей детской фантазией, жили какие-то особые люди. Я специально ходил мимо этих домов, останавливался, и с затаенной завистью и восхищением глядел на ухоженный двор, абажуры в окнах, провожал взглядом хорошо одетых, снисходительно приветливых людей, живших там. Они несли в себе какую-то «красивую тайну», которая, как мне казалось, поселилась в этих необычных домах. Один такой был на углу моего, 6-го проезда, и 2-й улицы. Там жила необыкновенно красивая девочка, в которую я «заочно» влюбился. Страшно переживал: она надменно отворачивалась, когда сталкивалась со мной (увы, неслучайно!). К этим домам подъезжали на извозчике, а то и на автомобиле, что тогда было чрезвычайной редкостью, поражавшей мальчишечье воображение.
В конце 20-х эти дома были «раскулачены», владельцы либо выселены, либо «уплотнены». И через несколько лет эти жемчужины Марьиной Рощи превратились в заурядное скученное и неряшливое жилье сбежавших от коллективизации новоиспеченных пролетариев».
«Но что же представлял собой «двор»? Опишу свой. Он был довольно большой, примерно 100Х70 метров, огорожен двухметровым забором. Тяжелые ворота с «верхом», запиравшиеся слегой, с калиткой, которая до 30- х годов тоже запиралась на ночь. Два двухэтажных дома — флигели. Один фасадом выходил на проезд, другой стоял в глубине. По одну сторону двора — ровный ряд сараев, каждый на одну квартиру. Там хранились дрова и всякая рухлядь. В нашем дворе росли пять огромных вековых тополей. Кроме того, вдоль квартиры Катерины Ивановны (во внутреннем флигеле) был «сад»: несколько яблонь, ветвями упиравшихся в наши окна на втором этаже, кусты смородины, малины, просто высокая трава, золотые шары. В каждом флигеле по четыре трехкомнатных квартиры и по две однокомнатных. В некоторых из них жило по две-три семьи. Наша квартира — явно «привилегированная». От ее крыльца до ворот метров пятьдесят. Входная дверь фигурная, резная, двустворчатая. Широкая лестница в 22 ступени, с одной стороны которой выложена толстая кирпичная стена — отличительная особенность флигеля, как бы опора всей остальной деревянной постройки».
«Площадка перед входом в саму квартиру — «сени». Тут туалет и чулан метров на восемь — для вещей, необязательных в повседневном обиходе. По приставной лестнице можно залезть на чердак — помещение пустое и таинственное, пол засыпан песком, высокие стропила, большое фронтонное окно. В сенях стояла фисгармония — «автомат» для игры на рояле, купленном, когда мне исполнилось 4 года (почему-то запомнилось) за 300 рублей. Фисгармония оказалась, как бы мы сейчас сказали, «нагрузкой» к покупке, ею никогда не пользовались, хотя на полуметровых бумажных рулонах с дырочками были записаны какие-то мелодии.
Рядом с этим агрегатом зимой помещалась большая бочка с квашеной капустой. Покупать качены по осени, потом рубить в большом фанерном ящике сечками было одной из приятных мальчишеских обязанностей «под руководством» отца и бабушки. Бочка покрывалась почему-то великолепным маминым серо-зеленым плащом с пелеринкой, огромными складками, широким поясом — сейчас бы цены ему не было у самых привередливых модниц. Но мама, среди рощинской голытьбы и в «классовой атмосфере» тех лет, стеснялась его носить, как впрочем и другие нарядные и дорогие вещи, сохранившиеся от дореволюционного прошлого. Впрочем, в те «пролетарские» времена вещи вообще как бы потеряли цену. Утварь, посуда, декоративные вазы, статуэтки, которые сейчас сочли бы завидным антикварным товаром, иногда просто выбрасывались, если им «не хватало места» в квартире».
«Комнатная мебель почти вся была из «мирного времени», как тогда было принято называть годы до 1914-го и, думаю, совсем не рядовая. Дубовые изящные столы с фигурными ножками. Строгий высокий книжный шкаф, письменный стол, покрытый зеленым сукном. На лицевой его кромке книжная полка со шкафчиком посредине, дверца у него из формовочного темно-зеленого стекла. (Так называемый «туалетик», как и шкап, остался мне в наследство. Это ломберный складной стол, на нем подставка с тремя ящиками для зеркала, обрамленного резной, фигуристой рамой. Ему уже лет полтораста, наверное, а зеркало на серебре без малейшего изъяна и пятнышка.) Стулья, обитые под кожу, с высокими спинками, на которых, как и на сидении масса гвоздиков с красивыми шляпками. В каждой комнате — старинные стенные часы, одни заводные (они до сих пор сохранились у меня и ходят), двое других — с гирями, все с боем.
Этажерки, разные тумбочки, комод, столик «для рукоделья» на тонких ножках, обутых в бронзовые наперстки; комод, плюшевый диван, с которым связаны воспоминания о ласках бабушки и мамы, любивших ершить мне волосы, о первых школьных поцелуях, об объятиях с будущей моей женой. Кресло, достойное, думаю, самых изысканных гостиных, — зеленоватого цвета на изогнутых резных ножках со спинкой грушевидной формы и тоже в ореховом обрамлении. В этом кресле впервые читаны «Война и мир», «Анна Каренина», Пантелеймон Романов, Стефан Цвейг, Ибсен, Гамсун, Гауптман, Верхарн…»
А вы вспоминаете деревянную застройку старой Москвы или других городов?
