Обычно я звоню заранее, это правило вежливости, которое я впитала с детства, но в тот момент я полностью перегорела. Сорвалась со своей работы и поехала, лишь бы поскорее увидеть своего сыночка.
Без звонка, просто сюрприз.
Лифт, как всегда не работал, и я взбежала на третий этаж. Дверь была не заперта, это меня сильно насторожило. Анна Сергеевна, моя свекровь, женщина, которая ни одного пятна не упустит, а тут забыть закрыть целую квартиру, что-то из ряда вон выходящее.
Я толкнула дверь и в прихожей было тихо, только тикали старые настенные часы. Из кухни тянуло запахом теста и ванили, типичный аромат бабушкиного дома. Я уже собралась кричать: “Эй, я пришла!”, но голос застрял в горле.
Потому что я услышала интонацию.
Это был не тот голос, которым Анна Сергеевна разговаривала со мной или с мужем. Это был тихий шепот, от которого у меня по спине пробежал холодок. Такой голос бывает у гипнотизеров или у людей, переманивающих кого-то в секту.
Я замерла, не снимая мокрого плаща.
— …конечно, маме сейчас не до тебя, мой маленький. У мамы работа, важные дела, ты же видишь, она вечно уставшая, вечно раздраженная. Ей с тобой тяжело.
Звон ложечки о чашку, тихий голос моего сына, полный неуверенности: — Мама сказала, она деньги зарабатывает… Чтобы мы на море поехали.
— “Ох, глупенький, это взрослые так говорят, когда хотят отдохнуть от детей. Если бы мама хотела быть с тобой, она бы была, но ничего. У тебя есть я, никогда не брошу, не променяю ни на какую работу. Мы с тобой — одно целое, только бабушка тебя по-настоящему любит. Знаешь почему?”
— Почему? — едва слышно спросил сын.
— “Потому что мы с тобой одной крови, а мама… она другая. Чужая. ты только ей не говори, что мы об этом шептались. Это будет наш с тобой секрет. Если расскажешь, она рассердится и вообще перестанет тебя забирать. Ты же не хочешь, чтобы мама тебя разлюбила окончательно?”
В этот момент я потеряла дар речи, я не понимала что происходит. Ведь я всегда вежливо общалась со свекровью..
Это было не просто “баловство” бабушки, как психолог по образованию, хоть и не практикующий сейчас, я моментально поняла, что это. Называется парентификация и эмоциональное отчуждение.
Анна Сергеевна не просто кормила внука плюшками, она методично, шаг за шагом, выбивала у него почву из-под ног, разрушая базовое чувство безопасности, которое дает ребенку образ любящей матери.
Она внушала ему страх быть брошенным, чтобы привязать к себе. Это не любовь, а эмоциональный каннибализм.
Я вошла в кухню.
Они сидели за столом, сын сжался в комок над тарелкой с пирожком, его глаза были испуганными. Свекровь, увидев меня, дернулась, и на секунду маска доброй бабушки сползла, обнажив испуг и злобу. Но она тут же взяла себя в руки.
— Ой, Наташ! А ты чего так рано? И тихо как мышка… — она попыталась улыбнуться.
Я не стала устраивать скандал, вступать в дебаты. В ситуациях, когда жизни (в данном случае — психической жизни) твоего ребенка угрожает опасность, переговоры не ведут, тут поможет только эвакуация.
— Собирайся, — сказала я сыну. — Мы не доели… — начала свекровь. — Вставай, — повторила я, глядя только на ребенка. — Мы уходим. Прямо сейчас.
Сын, чувствуя мое состояние, сполз со стула и побежал в коридор.
— Наташ, что происходит? Ты в своем уме? — Анна Сергеевна встала, преграждая мне путь. — Ты пугаешь ребенка!
Я посмотрела ей прямо в глаза. В те самые глаза, которые только что с любовью вливали яд в уши моего сына.
— Я всё слышала, Анна Сергеевна. Про “чужую маму”, про то, что я его не люблю, и про ваш “маленький секрет”.
Она побледнела, но тут же перешла в наступление — Ты все не так поняла! Я просто успокаивала мальчика, он скучал! Ты вечно на работе, кто-то же должен дать ему тепло!
— Тепло не требует уничтожения авторитета матери, — отрезала я. — Вы не успокаивали, а вербовали. Заставляли его бояться собственной матери, чтобы удовлетворить свою потребность в нужности. Это конец.
Я забрала сына, мы вышли под дождь, который казался теперь очищающим. В машине сын заплакал: — Мам, ты правда меня не разлюбишь?
Меня трясло еще час. Я не понимала, ведь у меня со свекровью были идеальные отношения. Я всегда относилась к ней с уважением. И тут на тебе, “нож в спину”.
Почему я приняла жесткое решение
Многие скажут: “Ну это же бабушка, она старенькая, она добра желает”. ”Нельзя лишать внука общения”.
Я отвечу жестко: можно и нужно.
Это не любовь бабушки к внуку, а использование ребенка как инструмента для борьбы с невесткой и способ закрыть собственные душевные дыры.
Мы не общаемся уже полгода. Муж, прослушав мой пересказ (и увидев состояние сына, который еще месяц спрашивал, не уйду ли я навсегда), поддержал меня и мы наняли няню.
Да, это стоит денег. Но психическое здоровье моего ребенка, его вера в то, что мама — это надежность и любовь, а не угроза предательства, стоит гораздо дороже.
Иногда, чтобы спасти семью, нужно отсечь ее часть.
